Интуиция Гете, несомненно, подсказала ему, что выведенный им в первой книге герой, которого он наделил собственным жизнелюбием, вряд ли прибегнет к самоубийству. Следовало создать такого, который склонится к самоубийству неизбежно. Так автор и поступил. Вертеру из второй книги предстояло стать совершенно не таким, как Вертер из первой.

Вскоре после отъезда из Вецлара Вертер по настоянию друзей решает занять должность секретаря посольства при некоей судебной палате. Теперь нам показывают другого героя – раздражительного, нетерпимого, высокомерного и весьма обидчивого. Его начальник желает, чтобы Вертер составлял письма так, как хочется ему, начальнику, и когда Вертер пишет, как сам считает нужным, посланник возвращает письма и, к сильнейшему негодованию секретаря, требует переписать. В то время у образованной молодежи была своего рода идея фикс – использование инверсии; это как бы добавляло стилю изящества. Вполне логично, что посланник, опытный в делах муж, полагал инверсию в официальных документах неуместной и желал, чтобы они составлялись согласно канцелярским штампам, к коим он привык, а не на языке изящной прозы. Вскоре отношения между начальником и подчиненным совершенно портятся.

Затем происходит инцидент, имеющий несчастные последствия. Вертер сводит знакомство с неким высокопоставленным чиновником, и чиновник приглашает его на обед. В тот вечер он дает прием для местной знати и после обеда отправляется встречать гостей. Вертер его сопровождает. Как человек незнатный, он не получил приглашения на прием. Вот начинают прибывать гости – принцы, графы, бароны с супругами, и Вертер сразу замечает, что на него смотрят с удивлением. Его присутствие на этом сборище избранных уже вызывает толки, однако с удивительным отсутствием такта он остается на месте. Через некоторое время одна из самых высокопоставленных дам выражает хозяину недовольство; тот достаточно деликатно просит Вертера удалиться. Нам такое может показаться вопиюще оскорбительным, однако следует помнить, сколь велика была в тогдашней Германии бездна меж средним классом и аристократией. По городу быстро расходится слух, что Вертер проявил неслыханную наглость и что хозяин дома его выставил. Вертер жестоко унижен и неделю спустя подает в отставку.

Некий князь, принимавший участие в судьбе молодого человека, проникается к нему жалостью и приглашает в свое поместье – провести там всю весну. Вертер так и поступает, но через несколько недель приходит к выводу, что у него с князем нет ничего общего. «Ему нельзя отказать в уме, но уме весьма заурядном. Его общество занимает меня не больше, чем чтение хорошо написанной книги». Высокомерный юнец!

Вертер решает уехать и направляется в город, где живут Лотта и Альберт, теперь уже супруги. Альберт не слишком рад его появлению. Дела вынуждают его то и дело покидать жену; хотя открыто он не возражает, ему не хочется, чтобы Вертер проводил с Лоттой много времени. Гете очень тонко описывает чувства Лотты. Она понимает: Альберту не нравятся визиты Вертера, и будет лучше, если молодой человек оставит их в покое, но отослать его прочь ей не хватает решимости. Лотта любит и уважает мужа, однако неравнодушна к Вертеру.

Приближается Рождество. Альберт опять в отъезде. Лотта заставила Вертера дать слово, что в отсутствие Альберта он не будет искать ее общества. Когда он все же приходит, то получает суровый выговор. Наступает вечер; не желая оставаться с гостем наедине, Лотта посылает неким знакомым записку с приглашением. Они заняты и прийти не могут. Вертер принес с собой книги, и Лотта предлагает ему почитать вслух. Он читает свои переводы из Оссиана. Растроганная его чтением, Лотта плачет. Ее слезы потрясают Вертера, и он, рыдая, хватает ее в объятия и страстно целует. Обуреваемая и гневом, и любовью, Лотта отталкивает его. «Это не повторится! – восклицает она. – Вы больше меня не увидите, Вертер!»

И, бросив на несчастного взгляд, исполненный любви, она удаляется и запирается в соседней комнате.

На следующий день Вертер пишет Лотте душераздирающее письмо, в котором рассказывает о намерении покончить с собой. Теперь он наконец знает, что Лотта его любит. «Она моя! Да, Лотта, ты моя навеки». Узнав от слуги о возвращении Альберта, Вертер посылает ему записку с просьбой одолжить пистолеты, поскольку намерен отправиться в путешествие. У Альберта, как легко предположить, эта новость вызвала облегчение. Он отослал пистолеты, а ночью Вертер застрелился. Среди его бумаг нашли письмо к Лотте.

Таков кратко сюжет «Страданий юного Вертера». Последние страницы романа трогают даже современного читателя.

Книга была издана и имела успех, какого не имел, наверное, никакой другой роман. Ее повсюду читали, повсюду обсуждали и повсюду ей подражали. «Вертера» перевели на десятки языков. Единственные, кто принял книгу довольно холодно, были Кестнер и Лотта. Никто не сомневался, что именно они стали прототипами героев. Кестнер справедливо почувствовал себя обиженным: его вывели как простоватого, не слишком умного малого, недостойного своей очаровательной жены, которая, как оставалось предположить, влюблена в Гете. Многих интересовало, сколько в книге правды и сколько вымысла. Кестнер написал автору возмущенное письмо. Гете ответил высокомерно: «Если бы вы могли чувствовать хотя бы тысячную долю того, что мой «Вертер» принес тысячам сердец, вы бы не стали подсчитывать, во что он обошелся вам».

Современному читателю трудно понять, отчего книга вызвала такую сенсацию. Думаю, она просто соответствовала тогдашнему, как теперь говорят, общественному настроению. В атмосфере уже витал романтизм. Труды Руссо переводились на разные языки и читались запоем. Влияние их было огромно. Немецкой молодежи претили узкие приземленные рамки века Просвещения и черствость ортодоксальной религии, ничего не дающей сердцу, жаждущему необъятного. Руссо предложил молодым как раз то, к чему они стремились. Они были готовы вслед за ним уверовать, что чувство важнее рассудка, и ставили побуждения сердца превыше колебаний разума. Они взращивали в себе сентиментальность – это считалось признаком высокой души. Они презирали здравый смысл – он показывал отсутствие чувств. Их эмоции были неуправляемы; и мужчины, и женщины по малейшему поводу проливали потоки слез. Письма – даже люди постарше – писали до крайности слащавые. Виланд, поэт и ученый, на пятом уже десятке начинает письмо к Лафатеру, называя его ангелом Божиим, и заканчивает так: «Если бы я мог провести с вами три недели! Но я заранее чувствую, что вы станете мне слишком дороги. Я могу буквально заболеть от любви к вам и умереть, если мне придется снова вас покинуть». Немецкий комментатор этих излияний сухо замечает, что Виланд часто навещал друзей и покидал их, отнюдь не болея от любви и не умирая.

Таковы были тогдашние настроения; неудивительно, что «Страдания юного Вертера» столь увлекли читателей. Их трогала безнадежность молодой страсти; то, что Вертер, измученный узостью земной юдоли, вынужден искать освобождения в смерти, наполняло их нежные сердца восхищением и трепетом. Вертер прославил своего создателя, и еще немало лет Гете, который продолжал много писать, был в первую очередь известен как автор этой книги. Он прожил долгую жизнь, но никогда больше не видел такого невероятного успеха.